Содержание
Применение почвенно-агроклиматического индекса для оценки агрономического потенциала пахотных земель Лесостепной зоны России
NASA/ADS
Применение почвенно-агроклиматического индекса для оценки агрономического потенциала пахотных земель в лесостепной зоне России
- Булгаков Д.С.
- Рухович Д.И.
- Шишконакова Е.А.
- Вильчевская Е.В.
;
;
;
Аннотация
Оценка агрономического потенциала пашни в лесостепной зоне России (на примере отдельных почвенно-агрономических районов) на основе почвенно-агроклиматического индекса, разработанного под руководством И.
И. Карманов считается. Сельскохозяйственные районы (64), выделенные на территории России и характеризующие почвенно-агроклиматические условия возделывания основных и сопутствующих культур, дифференцируются на почвенно-агротехнические районы (ПАР) с учетом административного деления страны. Большое разнообразие агроклиматических и агрономических условий создает предпосылки для включения административных районов в состав различных ЮАР. Концепция SAD предполагает детальный анализ информации о свойствах почвы, геоморфологических условиях и условиях земледелия. Агрономический потенциал основных сельскохозяйственных культур в ключевых ЮАР лесостепной зоны Восточно-Европейской равнины (Воронежская и Пензенская области) высокий, хотя и на 25-30% ниже, чем на Северном Кавказе (по озимой пшенице, сахарной свекла, подсолнечник, яровой ячмень) и в Калининградской области (для овса). В Западной Сибири (Тюменская, Омская, Новосибирская области) и Восточной Сибири (Красноярский край и Иркутская область) агрономический потенциал яровых культур (пшеница, ячмень, овес) используется лишь на 35-45% по сравнению с их европейскими культурами.
аналоги. На Дальнем Востоке с его муссонным климатом и почвенными условиями (луговые подбелы, бурые лесные почвы) выращивают культуры, характерные для европейской лесостепи (соя, рис, сахарная свекла) и зауральской лесостепи (яровая пшеница). культивируется. Их биологический потенциал используется лишь на 50-60% по сравнению с европейскими аналогами. Материалы исследования дают нам информацию о степени соответствия почвенно-агроклиматического потенциала территории биологическому потенциалу возделываемых культур. Это важно в контексте совершенствования природно-сельскохозяйственного районирования России и его информационного обеспечения.
- Публикация:
Евразийское почвоведение
- Дата публикации:
- апрель 2018 г.
- DOI:
10.
1134/С1064229318040038- Биб-код:
2018EurSS..51..448B
- Ключевые слова:
- почвенно-агроклиматический индекс;
- оценок почвенных условий;
- пропашные культуры;
- агрономический потенциал;
- почвенно-агрономический район
1134/С1064229318040038Брейфогл на Луне, «Плуг, который сломал степи: сельское хозяйство и окружающая среда на пастбищах России, 1700–1719 гг.
14′ | H-HistGeog
Дэвид Мун.
Плуг, разорвавший степи: сельское хозяйство и окружающая среда на пастбищах России, 1700–1914 гг .
Оксфорд: издательство Оксфордского университета, 2013. xx, 319 с.
125 долларов США (ткань), ISBN 978-0-19-955643-4 .
Отзыв от Николаса Б. Брейфогла (факультет истории, Университет штата Огайо)
Опубликовано на H-HistGeog (февраль 2015 г.)
По заказу Ева М. Столберг
Экологическая история русских степей
В этой богатой и новаторской книге Дэвид Мун исследует экологическую историю царских колониальных поселений на степных землях с восемнадцатого до начала двадцатого века. Его глубоко продуманное и методологически новаторское исследование, основанное на обширных исследованиях в России, Украине, Финляндии и США, еще долго будет считаться важной вехой в евразийской экологической историографии. Рассказывая историю степей совершенно новым, экологическим способом, Мун также просит нас переосмыслить то, как мы понимаем царские модели миграции, имперского строительства, сельского хозяйства и науки.
В основе его рассказа лежат климат, экология и геология степного региона. Когда русские продвигались на юг, они столкнулись с лугами, полузасушливыми и периодически засушливыми землями. Нашли и исключительно плодородную почву — чернозем . И если пушнина тянула русских на восток, к Тихому океану, то богатые черноземы влекли переселенцев на юг.
Мун делит книгу на три взаимосвязанных тематических раздела: видения степи; экологические изменения в степи; и реакции человека на эти изменения. Во вступительной части Мун предлагает историю культурной среды эволюционирующих способов описания степи, начиная с Геродота. Русские и другие европейцы, приехавшие в регион, видели его как место отсутствия и различия и описывали его недостающим: водой и деревьями. Однако со временем и в тандеме с развитием царской науки русские ученые и чиновники стали изучать степную среду по существу: узнавать, что там было на самом деле (и как работала степная экология), а затем использовать знания в интересах экономики государства и жителей области.
Именно в этом контексте ныне известный Василий Докучаев провел свои новаторские исследования и разработал свои всемирно известные теории генетического почвоведения. В то же время русские стали видеть в степи часть своего «национального пространства» и стали гордиться особенностями степного мира.
Во втором разделе Мун исследует многочисленные преобразования степной среды (как реальные, так и предполагаемые) в восемнадцатом и девятнадцатом веках. Когда прибыли поселенцы, они продолжали заниматься сельским хозяйством, подобным тому, что они практиковали на своей, в основном, богатой лесами и хорошо орошаемой родине. При этом они не только вытеснили кочевых жителей, живших в этом регионе веками, но и отказались от их пастушеских методов землепользования. Однако, к своему огорчению, поселенцы вскоре обнаружили, что распашка степных лугов и непредсказуемое водоснабжение означают, что одних черноземов недостаточно для обеспечения желаемых урожаев каждый год. Первоначально поселенцы отреагировали на новые условия, занимаясь экстенсивным земледелием и подходом к долгому пару.
Однако по мере того, как росли темпы заселения и возрастал спрос на мировом экспортном рынке зерна, их методы ведения сельского хозяйства подвергали почву все большей нагрузке и делали сельское хозяйство более неубедительным.
Кроме того, поселенцы и царские чиновники воспринимали широкий спектр изменений окружающей среды. Они были обеспокоены исчезновением местной растительности (травы, но особенно деревьев), изменением и изменчивостью климата (особенно изменениями в режиме выпадения осадков и более частыми случаями засухи), а также изменениями на земле в результате деятельности человека (опасения по поводу эрозии почвы, опустынивания, истощение почвы, зыбучие пески, пыльные бури, овраги и овраги).
Насущный вопрос для всех участников заключался в том, что (или кто) вызвало эти изменения в земле и климате и, что более важно, что должны были сделать в ответ поселенцы и чиновники, отвечающие за их управление? Последовали страстные дебаты о том, были ли люди (по сравнению с природными циклами) причиной этих изменений окружающей среды и в какой степени.
Мун рассказывает о том, как в девятнадцатом веке менялись взгляды россиян на изменение климата. В середине 1800-х годов русские в степи пришли к выводу, что не только засуха является более частым явлением, но и что ее причиной является деятельность человека. Однако к концу девятнадцатого века эта точка зрения изменилась. «Изменение климата имело место», — продолжали соглашаться наблюдатели. «Но это принимало форму циклических изменений, которые можно было предсказать. И это было вызвано факторами, не зависящими от человека» (с. 283). Напротив, русские пришли к иному выводу, когда дело дошло до объяснения изменений на земле: здесь они видели в действии как человеческие, так и природные силы, но в XIX веке акцент сместился «в сторону возложения вины на человеческие, а не на природные факторы». Вырубка деревьев и вырубка местной растительности, казалось, напрямую связаны с зыбучими песками и пыльными бурями.
То, как ответили на вопрос о причинно-следственной связи, повлияло на то, какие лекарства предлагали разные люди, и Мун обращается к этим предложенным лекарствам в третьей части книги.
На протяжении большей части девятнадцатого века реакция лидеров, поселенцев и ученых заключалась в том, чтобы попытаться реконструировать степной регион и «исправить» его, наполнив его тем, что, по мнению поселенцев, «отсутствовало». Конкретно этот подход подразумевал посадку деревьев и развитие искусственного орошения и, в целом, «еще большее вмешательство человека с целью «покорения» природы» (стр. 167).
Тем не менее, ни облесения, ни ирригации было недостаточно, чтобы степные поселенцы могли устойчиво и постоянно заниматься земледелием. Поскольку попытки покорить природу не увенчались успехом, царские ученые приступили к пристальному изучению специфики степи и вскоре «пришли к пониманию взаимосвязей между составными частями степной среды и воздействия на нее деятельности человека» (с. 280). Как Докучаев и другие задокументировали в ходе обширных исследований, драгоценный, желанный чернозем сформировался «в результате воздействия окружающей среды в целом — флоры (степных трав) и фауны, климата, топографии и материнских пород с течением времени.
Российские почвоведы выявили основной парадокс для фермеров в таких регионах: плодородная почва, которая давала невероятные урожаи в годы с достаточным количеством осадков, сформировалась в условиях полузасушливых и подверженных засухе пастбищ. Однако изменение этих «почвообразующих факторов» путем посадки деревьев или обеспечения искусственного орошения со временем изменит почву. Подразумевалось, что лучше изучить, как эволюционировала степная среда, и на основе этого понимания работать с ит» (стр. 281, курсив оригинала). Здесь Мун отмечает революцию в подходе к степной среде, от завоевания к приспособлению.
И это новое понимание почвообразования привело к новым методам сухого земледелия, предназначенным для накопления влаги в почве, несмотря на полузасушливые, засушливые условия, такие как глубокая вспашка (и внимание к времени вспашки), использование различных культуры и севооборот (особенно четырехпольная система), а также практика черного пара. Это были новаторские приемы, изначально разработанные меннонитами, живущими в степи, а также почвоведами и агрономами.
Тем не менее, несмотря на эти новые взгляды на почву и мир природы, а также на то, что официальные лица защищали и рекламировали новые методы, лишь меньшинство степных фермеров переняло более устойчивые методы ведения сельского хозяйства ко времени Великой войны.
Опыт русских в степях и осознание того, в какой степени люди могут влиять на мир природы, также привели к развитию новых представлений об охране и сохранении природы. Докучаев «осознал важность сохранения образцов «девственной степи» как научного и хозяйственного ресурса» через полевые исследовательские станции (с. 296). И в немалой степени из идей Докучаева возникла всемирно известная русско-советская система охраны природы — неприкосновенная заповедники — появились.
Повсюду Мун старается поместить историю русской степи в более широкий глобальный контекст тремя способами. Во-первых, он исследует историю степей в более широком контексте европейской колониальной экспансии, начиная с восемнадцатого века.
Во-вторых, он проводит важные параллели с англо-поселенцами в Северной Америке и Австралии. Он подчеркивает, каким образом глобально влиятельные знания о почве и методах ведения сельского хозяйства, которые развились в российских степях в ответ на особые условия этого региона, стали применяться через Атлантику на Великих равнинах Соединенных Штатов и в других местах. В-третьих, своим изучением Докучаева и почвоведения он напоминает нам об огромном значении российской науки для развития глобального банка человеческих знаний. Слишком часто западные ученые преуменьшали или игнорировали открытия и идеи российской/советской науки, и тем не менее, как отмечает Мун, глобальное влияние «генетического почвоведения» и степной агрономии было огромным.
В частности, Moon основывается на идеях классической книги Ричарда Гроува «Зеленый империализм» (1995). Путешествия европейцев в тропики — и особенно на то, что Гроув называет «тропическим островом Эдема», — вызвали быстрые, драматические и очевидные изменения в экологии и климате территорий, на которые они перебрались.
Столкнувшись с этими преобразованиями, европейцы осознали широкие возможности человека влиять на окружающую среду. Это новое понимание привело к принципиально новым способам понимания отношений между человеком и природой и помогло положить начало идеям защитников природы. Мун видит очень похожие закономерности в случае перемещения русских в степь: «Таким образом, как и в поселенческих и колониальных обществах по всему миру, русские стали «экологически сознательными» в результате встречи с новой средой и постепенного осознания что их деятельность наносила ему вред» (стр. 284)
В дополнение к своему широкому вкладу в историю России и Европы, Мун также занимается фундаментальными методологическими и интерпретационными вопросами истории окружающей среды. Рассказывая историю степи, он стремится выйти за рамки тенденций российской/советской экологической истории, либо попасть в ловушку экологического детерминизма, либо слишком сильно сосредоточиться на разрушении окружающей среды человеком.
Повсюду, вместо того, чтобы рассматривать людей и окружающую среду как две отдельные сущности, Мун предлагает более тонкий анализ, который рассматривает людей и человеческую историю как неразрывно переплетенные и встроенные во взаимосвязанный мир природы.
Мун также отвечает на широко обсуждаемый вопрос о том, имеет ли природа влияние на историю и может ли она называться «актером» на исторической сцене. Отвечая на этот вопрос, Мун соглашается с идеями Джона Макнила из его недавней книги Mosquito Empires (2010): «почти вся человеческая история на самом деле является коэволюционным процессом, в котором участвуют общество и природа. Но степень, в которой это верно, сильно варьируется от контекста к контексту» (стр. 298).
Мун также предлагает учебник для начинающих о том, как должна быть написана история окружающей среды: она не может быть написана исключительно за письменным столом, но должна быть получена путем путешествий и погружения в физическую среду, которую историк пытается изучить.